В рамках языковой модели вербальный письменный текст воспринимается как взаимосвязанное единство, организованное по правилам языка («сообщение, существующее в виде такой последовательности знаков, которая обладает формальной связностью, содержательной цельностью и возникающее на основе их взаимодействия формально-семантической структуры»; «сложный знак и целостная единица общения»; «связь по меньшей мере двух высказываний, в которых может совершаться минимальный акт общения – передача информации или обмен мыслями между партнерами»; «некое знаковое поле, не имеющее исходной точки», которое «исходит только из языка как такового»).
В свою очередь, в рамках коммуникативной модели вербальный текст (одно из центральных понятий языковой модели) не подтверждает своей автономной работоспособности в деле смыслообразования:
1) в графически зафиксированной форме текст является всего лишь «следом» комплексной коммуникативной процедуры, помысленной и реализованной автором; эту процедуру (личную, многофакторную, состоящую из последовательных коммуникативных действий) необходимо воссоздать по данному «следу», чтобы обрести смысл;
2) роль графической формы текста состоит лишь в том, чтобы быть подсобным инструментом, посредником в подлинно важном деле коммуникации, или «партитурой» коммуникативного взаимодействия, подобно нотному тексту для звучащего музыкального произведения, отражающего полноту авторского замысла;
3) способ фиксации вербальной последовательности глубоко условен, что делает любой письменный текст всего лишь последовательностью намеков на комплексные формы коммуникации (одновременно вербальные и невербальные);
4) главный и основной арсенал аутентичного представителя коммуникативного коллектива составляет знание коммуникативных синтагм (лично осознанных ситуаций коммуникативного воздействия), в состав которых могут входить устные вербальные клише; именно к этому знанию апеллирует автор, используя какой-то графический способ фиксации данных;
5) слова и даже составленные из слов предложения невозможно считать тождественными единицами коммуникативного процесса, поскольку они как минимум не обладают определенным автономным значением вне лично мыслимой коммуникативной синтагмы;
6) смыслообразующую коммуникативную процедуру можно реализовать не только «словами текста», но и посредством сочетания других каналов, в том числе без участия слов;
7) поскольку мысль и действие (в том числе с участием слов) не совпадают, как процесс открывания двери ключом (действие) и внутреннее рассуждение о необходимости открыть дверь ключом (мысль) – не одно и то же, смысл сказанного не имеет прямой («прямоточной») связи с мыслью – гораздо более объемным и комплексным процессом, чем следующий за ним семиотический поступок, нацеленный на изменение когнитивного состояния адресата (для этого достаточно представить случай лжи, где воздействие и мысль особо рельефно не совпадают); таким образом, cмыслообразование в любой момент текста имеет коммуникативную акциональную природу: автор добивается не представления реальности, а эффекта коммуникативного события (что не обязательно связано с констатацией реальности), и в этом видит смысл совершаемого семиотического поступка;
8) при порождении или восприятии текста сознание, как автора, так и адресата, «работает» только с одним конкретным коммуникативным действием – производит его или интерпретирует. Фокус внимания автора или читателя, занятого данным семиотическим поступком, не может быть множественным вследствие пространственно-временной и психофизической обусловленности акта когниции и коммуникации;
9) поскольку интеракция между автором и адресатом постоянно осуществляется в одной точке, для динамической концепции словесный текст (текст книги, текст повести и пр.) – это, скорее, псевдо-единство, псевдо-объект, неэффективная дефиниция, созданная на основании «телесного» (предметного, языкового, статического) восприятия вербальных данных.