Собирание фактов естественного говорения и письма в единство, создание единого тела «языка», составляет обязательное требование языковой модели (поскольку «язык», в рамках данной модели, понимается как средство общения, условие порождения и понимания вербальных структур говорящими, и пр.).
Коммуникативная модель констатирует, что в естественной коммуникации порождается и понимается не «язык», а личное семиотическое воздействие. Ввиду этого собирание вербальных клише в системные единства оказывается несколько насильственным и нарочитым занятием, не отвечающим реальности, которая мыслится естественным участником коммуникативных интеракций.
Так, зная некоторое незначительное количество слов и конструкций (вербальных клише) по-немецки, можно поговорить «на немецком языке» в простейших ситуациях общения, скажем, в кафе или магазине на улицах Берлина, подключая, помимо слов, жесты, выражения лица, демонстративное поведение и пр. и пользуясь всеми доступными невербальными параметрами коммуникативного воздействия. Вряд ли возможность такого общения будет сочтена «знанием языка» теоретиком языковой модели. Однако, несмотря на «незнание языка», коммуникативные задачи семиотического актора были успешно решены. А, кроме того, знание языка «носителем» также представляет собой владение определенным объемом слов и конструкций (клише) в коммуникативных синтагмах.
Проблема определения знания «языка», таким образом, будет состоять в том, чтобы обозначить область, где провести границу между достаточным и недостаточным знанием клише в синтагмах. Особенно часто спорные случаи наблюдаются у «знатоков иностранного языка», знание которых вынужденно страдает излишним теоретизмом, не увязанным с аутентичными коммуникативными синтагмами, в то время как «носитель языка», в отличие от иностранного «знатока», вовсе не знает никакой грамматической номенклатуры и теории, полагаясь исключительно на практически известные ему сочетания «клише плюс действие в ситуации», то есть коммуникативные синтагмы. Уровни владения языком, принимаемые в специальных системах оценивания, как раз подтверждают озабоченность проведением этой условной границы. При этом вряд ли, скажем, «знание французского языка на уровне А1» можно безоговорочно считать «знанием французского языка».
В естественной лингвокультурной ситуации границы коммуникативных коллективов не могут быть строго очерчены по признаку используемых вербальных клише, всегда обнаруживая размытость, проницаемость, неопределенность. Так, попытки обозначить «языки» по критерию «грамматика плюс словарь» среди аутентичных коммуникантов всегда выливаются в определения бесчисленного множества несовпадающих и пересекающихся «языков»: «языка» молодежи, Москвы, поэзии, городских низов, Пушкина, адвокатов, серебряного века, деревни Дубки, архангельских крестьян, русских Интернет-пользователей, семьи Ивановых, рекламы, и пр. Обилие терминов, пытающихся «схватить» ускользающую – в действительности не «языковую» – реальность коммуникации («язык», «диалект», «говор», «идиолект», «социолект», «регистр», «стиль», «индивидуальный стиль», «авторское употребление», и пр.), свидетельствуют об упорстве и ригидности «языковых» воззрений и нечувствительности к сути коммуникативного процесса.