В рамках языковой модели понятие предикации (лат. высказывание) возникает из попыток объяснения естественного говорения как смыслообразующей процедуры. С введением коммуникативной модели в настоящий момент можно говорить о двух принципиально различных трактовках того, что происходит, когда человек говорит: логико-грамматическая (языковая) и коммуникативная (акциональная, динамическая) модели естественного говорения.
Более древняя («слово-мысленная», логико-грамматическая) модель смыслообразующего говорения возникает на основе редукции естественных высказываний к констатациям (суждениям). Философский ракурс рассмотрения говорения выделяет важную для философа проблему истинности-ложности утверждения (отрицания). Теоретика интересуют такие вербальные факты, которые поддаются верификации – проверке на истинность-ложность, что прямо соотносится с выяснением вопроса об их правильности-неправильности. На фоне очевидного факта осмысленности любых высказываний, возникает учение о единстве слова и мысли (смысла), в котором для определения истинности-ложности следует обращаться к самим произносимым «словам-смыслам». Вербальные данные представляют правильную или неправильную мысль и тестируются на обладание истинностью-ложностью по формально-семантическим признакам.
Аристотелевская концепция говорения свелась к созданию схемы субъектно-предикатной структуры, в которой главным и единственным представителем естественного вербального материала было избрано суждение: мысль и высказывание тождественны (О софистических опровержениях, IV, 10; тж. у Платона, Софист 263е); за определенным набором вещей (явлений), представляющих собой первые и вторые субстанции («усии», сущности), закреплен столь же определенный набор номинативных слов (Об истолковании, 16a); любому подлежащему (из набора слов-субстанций, закрепленных за словами) соответствует строгий список «правильных» (возможных) сказуемых, каждое из которых соответствует одному из «правильных» (собственных или акцидентных) признаков подлежащего (Метафизика XIII, 4; 1078b). Правильность (одновременно истинность) предицирования (то есть приписывания сказуемого подлежащему) определяется по мере соответствия сказуемого какому-то из собственных или акцидентных (случайных) признаков, которыми подлежащее уже обладает: так, если данный объем воды обладает свойством текучести (сущностный признак) или свойством солености (акцидентный признак), то приписать в высказывании воде текучесть (жидкость) – сказать «Вода жидкая» – или приписать ей в высказывании соленость – сказать «Вода соленая» – будет правильным и истинным высказыванием (подробнее: Вдовиченко 2008).
Самоизобличающим в таком подходе оказалось то, что сам Аристотель, создавая логическую грамматику (науку о правильных суждениях), проигнорировал в отношении суждения вопрос «зачем?», хотя так называемая целевая причина (to tou heneka, Метафизика I, 4; 1013a) является одной из четырех разновидностей причинности, устанавливаемой Стагиритом. Так, произнесение «правильного суждения» (например, «Вода – прозрачная.») оказывается бессмысленным, если вода и без суждения является прозрачной: зачем об этом говорить? То же – в случае намеренного ложного суждения: если высказывающий ложное суждение знает, что сказанное – ложно, зачем он произносит такое суждение? То же – в случае отрицательного суждения: если того, что говорится, нет, зачем об этом говорить? То же – в случае суждений о будущем, вопросов, императивов, восклицаний, в которых заведомо отсутствуют констатации «подлежащих», таких как «вода», и их «правильных свойств»?
Кроме того, Аристотель относит вербальные факты типа восклицаний, вопросов, императивов к компетенции «другой науки» (риторики и «науки о душе», то есть психологии), тем самым, признавая неспособность логико-грамматической схемы объяснять и описывать все остальные (кроме суждений) факты естественного говорения. В самом деле, сложно предъявить необходимые элементы субъектно-предикатной конструкции в предложениях типа «Да.», «Поверните направо.», «Куда здесь нажимать?», «Что за напасть!», и пр. Даже с точки зрения самого Аристотеля, его учение о предикации не справлялось со всеми фактами говорения, за исключением констатаций. Поэтому о предикации (как о присоединении сказуемого к подлежащему) в случае только что приведенных и подобных вербальных фактов, согласно Аристотелю, говорить просто нельзя. Получается, что если предикация – это высказывание мысли («подлежащее и его признак»), то в предложениях типа «Поверните направо» вообще ничего не высказывается. Зачем они, в таком случае, вообще произносятся?
Кроме того, несколько подозрительным выглядит признаваемая аристотелевской концепцией определенность подлежащего, которое изначально якобы содержит в себе все то, что о нем может быть сказано правильно. Зачем тогда говорящему о подлежащем вообще что-то говорить, присоединяя сказуемое, если это сказуемое заранее содержится в подлежащем как его свойство?
Кроме того, в концепции Аристотеля присутствует уверенность в том, что слово и мысль тесно связаны друг с другом, вплоть до того, что слова сами имеют «значения»: «по договору» (kata thesin) они скреплены между собой, составляя «слово-мысленные» единства. Эту слитость слов и значений невозможно подтвердить ни экспериментальными, ни теоретическими аргументами (так, нельзя сказать, какое конкретное значение закреплено за самостоятельными словами «модель», «я», «сказать», «значение», «слово», «идти», «вот», «тогда» и пр.). Поэтому автономное словесное высказывание – даже если оно представляет собой суждение – невозможно тестировать на правильность и истинность, поскольку единицы (слова), входящие в состав высказывания, не обладают тождеством (так невозможно тестировать на правильность или истинность автономное высказывание «Этот человек Сократ», поскольку слово-сущность «этот человек», будучи подлежащим, в действительности не имеет определенных собственных свойств).
В отличие от логико-грамматического подхода, коммуникативная модель предикации («того, что говорится») предполагает, что в естественном говорении производятся и понимаются не «слова-смыслы», а многофакторные и многоканальные коммуникативные действия (с участием или без участия слов). Коммуникация с использованием слов представляет собой частный случай семиотической деятельности, в ходе которой коммуникант производит опосредованные (проходящие через призму сознания) попытки воздействия на когнитивное состояние мыслимого адресата, с целью его изменения. Все естественные вербальные данные входят в состав комплексных коммуникативных действий и только в конкретно мыслимой коммуникативной синтагме способны приобретать понимаемые «значения». Вербальные клише, в отличие от логико-грамматической модели, признаются связанными с мыслью лишь косвенно. Когнитивные процессы (воспоминание, созерцание, размышление, планирование действий и пр.), протекающие без участия слов, принципиально отличны от семиотических действий (в том числе с вербальным компонентом) по критерию акциональности: семиотическое действие направлено на изменение внешних представимых когнитивных состояний, в то время как мысль является скрытой, недемонстративной, созерцательной, не оказывающей влияния на мыслимого адресата (ср. мысль об открывании двери и процесс открывания двери, мысль о необходимости поприветствовать знакомого и сам акт приветствия с привлечением вербальных клише или жестов).
Соответственно, любые вербальные клише (слова и сочетания, включая «номинативные слова») не обладают собственными валентностями («сущностными и случайными признаками»). «Вещи»/«явления», присутствующие в сознании, не могут заранее существовать сами по себе, обладая некоей собственной сущностью (как полагал Аристотель), а возникают из гомогенной панорамы в результате «работы» индивидуальной когниции. Соответственно, об аристотелевской закрепленности слов за феноменами («по соглашению») не может быть и речи, поскольку до назначения сознанием актуального множества объектов (единичной вещи/явления или некоего единства, составленного из вещей/явлений) обособленный феномен попросту не существует: никакое сознание еще не потрудилось выделить его и вовлечь в актуальный для себя процесс. Если этот процесс семиотический, направленный на изменения в постороннем сознании, то выделенный объект удостаивается какого-то знака – слова, изображения, указания, условного символа, намека и пр. Но если интерпретатор не наблюдает процесс актуального назначения знаков коммуникантом, то сам знак не в состоянии производить смыслообразование: он изъят из актуальной семиотической процедуры, и поэтому теряет связь со смыслообразущим началом. Он пуст и бессмыслен во внесубъектной статике, вне конкретно понимаемого (семиотического) действия, как и любой объект.
Иными словами, вместо аристотелевского тождества самих слов-сущностей коммуникативная модель предикации констатирует смысловую нетождественность автономных слов и отсутствие (несформированность) смыслов. Признается, что актуальное смыслообразование в вербальных структурах невозможно вне коммуникативных (определенных и заданных говорящим) параметров личного действия. Реализуются и понимаются в тождестве комплексы этих параметров и произведенные в их рамках коммуникативно-синтаксические процедуры, а не сами знаки (в т.ч. слова) (подробнее: Вдовиченко 2016).
Закономерным образом коммуникация выдвигает требование переосмыслить вербальную предикацию («сказуемость») на фоне более сложного объекта лингвистического описания (комплексного личного воздействия).
Так, если аристотелевское грамматическое сказуемое «сказывается» о подлежащем (притом что и то, и другое выражено словом или может быть выражено словом), то – при условии сохранения аристотелевской терминологии – коммуникативным подлежащим, скорее, следует считать всю помысленную (параметрированную) ситуацию семиотического действия, в которой коммуникант принял решение совершить семиотический поступок (в том числе с вовлечением вербальных клише). В свою очередь, коммуникативным сказуемым оказывается сама производимая попытка изменить когнитивное состояние мыслимого адресата – вербальные клише, выделенные им объекты, актуализованные связи и фреймы, жесты, рисунки, выражения лица, интонации и пр. При такой трактовке в сферу сказуемого попадает и бывшее аристотелевское «подлежащее», поскольку оно, так же как и другие элементы коммуникативного действия, выделено (сфокусировано) коммуникантом и вовлечено в структуру воздействия как новый и важный элемент.
Акциональная модель предикации позволяет снять противоречия структурно-грамматической модели.
Любые вербальные данные (в том числе отвергнутые грамматикой Аристотеля императивы, восклицания, вопросы и пр.) получают возможность быть смыслообразующими, благодаря «говорению в составе коммуникативного действия», производимого в целях изменения внешних когнитивных состояний. Суждения, впрочем, тоже становятся частью воздействий, наряду с прочими представителями вербального материала. Оцениваться, верифицироваться и пониматься могут только личные коммуникативные процедуры, а не вербальные или какие-то иные автономные знаки. Так, высказывание «Этот человек Сократ» может быть признано истинным или ложным (а также шуточным или серьезным, эмоциональным или нейтральным, и пр.) только при условии наблюдения за реализуемым семиотическим поступком, то есть за когнитивным состоянием автора: кто говорит, в отношении кого, зачем, в каком формате, в каких обстоятельствах, и пр.
Прочная связь слова и значения, или аристотелевская конвенциональная целостность «слово-сущность», теряет свою теоретическую валентность на фоне деятельности коммуниканта, который сам назначает актуальные множества объектов, формирует состав знаковых комплексов, может привлечь, помимо прочих знаков, вербальные клише, чтобы обнаружить свое акциональное когнитивное состояние и тем самым осуществить семиотическое воздействие (попытку воздействия).
Коммуникативная трактовка предикации (говорения) как компонента семиотического поступка снимает недоумение относительно аристотелевской самодостаточности и самотождественности подлежащих (о которых говорящие как будто бессмысленно говорят что-то уже известное, пытаясь не выйти за пределы списка их свойств, и без того понятных). В коммуникативной трактовке «подлежащее» (констатируемая ситуации коммуникации с ее мыслимыми обстоятельствами и адресатами) претерпевает целенаправленные изменения вследствие присоединения коммуникативного предиката («сказуемого») – комплексных семиотических воздействий коммуниканта, который, помимо прочего, создает новые актуальные объекты, приписывает им новые (неизвестные адресату) свойства и их сочетания.