Языковая модель, проявляя избыточное внимание к предметному знаку, невольно преувеличивает значение письменного способа фиксации вербальных данных. Графический режим передачи вербальных клише трактуется едва ли не идентичным устному, а иногда – даже более важным и «языковым», чем устный (Соссюр, Деррида и др.). В распространенном языковом объяснении письма и чтения слишком большое значение придается механистическому соотнесению звука и графемы, в то время как ни (условно) европейское фонологическое письмо, ни китайские иероглифы не объясняются такой упрощенной моделью.
Коммуникативная модель констатирует, что письмо представляет собой отдельную практику вызывания из памяти читающего устных вербальных клише, известных ему из коммуникативно-синтаксических ситуаций, которыми он владеет как «носитель» или как «обучавшийся иностранец». По восстанавливаемому в ходе чтения устно-вербальному «следу» коммуникативного действия, а также по другим доступным параметрам коммуникативного действия, воссоздается сам семиотический поступок – что является искомым как для автора коммуникативного поступка, так и для адресата, занятого интерпретацией. Кроме того, в письменном режиме используется множество других, невербальных, знаков, которые объясняются только тем, что понимается целостный коммуникативный поступок, а не автономные вербальные клише в его составе.
Эти значимые черты чтения и письма получают теоретическую разработку только в коммуникативной модели, которая опирается на семиотический поступок как главную смыслообразующую единицу.
Так, в рамках коммуникативной модели можно постулировать принципиальное единство процесса письма и чтения между китайцами и европейцами, что, в свою очередь, позволяет непротиворечиво объяснить, что происходит в любых случаях графического способа фиксации вербальных (и невербальных) данных.
Пользователи иероглифической письменности (условные китайцы) и пользователи фонетического письма (условные европейцы) пишут и читают «не вследствие точного и строгого звуко-буквенного (звуко-письменного) соответствия», а вследствие априорного владения коммуникативной типологией (в том числе и прежде всего, фонетическими формами устной коммуникации, лишенными графической формы). Графические знаки, транспонируемые сознанием в заранее известные фонетические клише, становятся достаточно определенными «намеками» на коммуникативные поступки, делая эти поступки узнаваемыми.
Участники лингвокультурных сообществ не говорят иероглифами или буквами, а всего лишь изображают (заставляют извлекать из памяти) посредством условных знаков (иероглифов или букв) «телесную» часть коммуникативных синтагм, по которой с большей эффективностью может быть воссоздана их изначальная когнитивная целостность («искомое»), то есть целое коммуникативное действие, которое производится «говорящим» и затем интерпретируется адресатом.
Обособление знаков от личного семиотического поступка (выделение их в особую систему, или «язык») дезориентирует теорию вербального процесса (языковую модель), поскольку представляет коммуникативный процесс (в том числе словосодержащий) в виде упрощенной схемы «знак–значение».