Языковая модель естественного вербального процесса рассматривает слова (а также структуры, составленные из слов и их частей) в качестве носителей значения, якобы обладающих собственной семантической валентностью.
В то же время реальность такова, что автономное слово (как, впрочем, любой предметный знак) не может содержать никакого тождественно мыслимого контента.
Так, любое слово может быть не только «многозначным» («ключ», «машина», «идти», «красный», «много», «я», «быстро», «да», «Петрович», и пр.), но и «многосмысленным» (слово «машина», сказанное и понятое по отношению к данному автомобилю, хотя «машин» в мире огромное множество; «я», сказанное и понятое по отношению к конкретному говорящему, хотя таким же словом называют себя множество других говорящих, и пр.). Умножение многозначности на многосмысленность создает картину тотальной неопределенности слова и составленных из них высказываний, если последние рассматриваются как сумма квантов смыслов, содержащихся в словах.
Кроме того, самоизобличающим для языковой модели является констатация, что слово можно понимать только «в контексте», что с определенностью означает: у слова нет собственного тождественного содержания (смысла и значения), в отличие, скажем, от кубика, в котором связь тела и его цвета не подвергается сомнению.
Кроме того, реальность такова, что «выражать значения» могут не только слова, но и множество других, несловесных, знаков, что, в свою очередь, с определенностью означает: значение и смысл сущностно независимы от слов.
Несмотря на очевидное, вербоцентризм остается одной из главных характеристик семантической доктрины языковой модели.
Так, вследствие «телесности» («вербоцентризма») в понимания значения (смысла) вербального знакового процесса, в классической теории семиозиса имеет место избыточная увлеченность соответствием «тело знака – объект» («некоторое А, обозначающее некоторый факт или объект В» у Пирса [Пирс 2000; Нёт 2001], «предмет и имя» у Фреге [Фреге 2000], «понятие и акустический образ» у Соссюра [Соссюр 2004], «знаконоситель (sign vehicle) и десигнат (designatum)» у Морриса [Моррис]). В результате семиотический процесс фактически редуцируется до простого обозначения объектов (последние выступают и как образы сознания, и как предметы/явления внешнего мира, и часто путаются, замещая друг друга, хотя уже стоикам было предельно ясно радикальное различие между ними). Семиозис в классическом понимании предстает бессмысленной игрой «построй соответствие А и В» (Пирс), «назови именем предмет» (Фреге), «подбери акустический образ к понятию» (Соссюр), «сочетай знаковое средство с десигнатом» (Моррис).
Нужно признать, что играть в эту бесконечную и бессмысленную игру не может позволить себе ограниченный временем и пространством homo sapiens sapiens. В семиотической процедуре он преследует совершенно иные цели и исполняет совершенно другие задачи (иногда даже небрежно «называя» любые предметы/явления посредством единого указательного жеста или посредством одинаковых слов [он], [это], [тот] и пр.). Бессмысленность простого указывания на объекты посредством знаков (хотя именно этим исчерпывается смысл создания классической формулы «означающее-означаемое») не может оставаться незамеченной и не провоцировать новых попыток объяснения естественного знакового процесса.
В рамках коммуникативной модели констатируется неспособность слова быть самостоятельным носителем значения и смысла. Иным «твердым основанием» смыслообразования в слово-содержащих и не-слово-содержащих (при этом всегда комплексных) семиотических воздействиях постулируется когнитивное состояние автора коммуникативного воздействия, которое понимается, в том числе, по признакам вербального поведения в момент семиотического поступка.
«Язык» («письмо») и «текст», состоящий из «самоорганизующихся» звуков, фонем, морфем, слов и предложений, – невозможно заставить производить смыслы, поскольку их единственным источником является личное когнитивное состояние, или авторское коммуникативное действие, локализованное в сознание личности с ее мотивациями, мыслимыми объектами, установленными связями, констатированными адресатами, индивидуальными фреймами и фонами, и пр. Если в «ничейных» словах и языках нет и не может быть никакого тождественного содержания, то поступки семиотического актора, наоборот, берут на себя всю полноту ответственности за смыслообразовательный контент. Произнесенные им слова являются «следами» личных коммуникативных процедур, или свободных коммуникативных поступков (действий), которые можно понимать, интерпретировать, оценивать, судить, верифицировать в системе конкретно мыслимых, заданных автором, координат.
Необходимость коммуникации (реализации коммуникативного воздействия или последовательности коммуникативных воздействий в виде вербального текста, видеоряда, кинофильма, музыкального произведения и пр.) возникает до и вне каких-либо знаковых форм. Так, в желании указать место, где производится регистрация участников конференции, нет ничего словесного, жестового, музыкального и пр. Такую интенцию может иметь представитель любого коммуникативного сообщества, независимо от «родных» для него вербальных клише, культурных традиций, привычек и пр. Дознаковое «означаемое», таким образом, опережает «означающее», как замысел действия опережает само действие. Именно это лишенное знаковой формы личное состояние сознания (замысел) становится причиной последующей организации семиотического поступка, в том числе выбора его форм, способных возводить к замыслу. К исходному незнаковому статусу поступка («означаемому») возвращается интерпретатор в процедуре интерпретации, отвечая на вопрос, что мыслил и почему так пытался воздействовать на адресата автор коммуникативного поступка.
Видимые формы, которые могут претендовать на роль носителей значения (стрелки, слова, лист бумаги, цветовое пятно, рисунок, место в пространстве для позиционирования «знака»), не могут заранее содержать то «значение», которое возникает в сознании коммуниканта здесь и сейчас, но ради именно этого акционального значения (то есть для изменения внешнего когнитивного состояния) коммуникант производит свое коммуникативное действие. «Значение» принадлежит не «пустым телам» стрелок, слов, изображений и пр., а тому, кто осознает необходимость воздействовать на постороннее когнитивное состояние, и возникает как замысел воздействия.
Так, в упомянутом случае знака «стрелка с надписью» (см. п. 5.3), «значение» состоит в намерении в данных условиях дать понять некоему адресату-участнику конференции, куда нужно идти, чтобы зарегистрироваться.
Заметим, что у автора коммуникативного поступка нет желания «подобрать имя» для места регистрации, «поименовать» стрелкой направление движения, обозначить место вывешивания знака и пр. Вместо «называния объектов» его интересует влияние на мыслимого адресата. Последнее возможно при использовании семиотических средств, которые способны производить изменения только в когнитивной сфере адресата, в отличие от физических воздействий, эффект которых не опосредован когнитивными способностями адресата.
Изменение когнитивного состояния посредством семиотического воздействия осуществляется как узнавание состояния того, кто совершает воздействие. В этом смысле понимание семиотического действия обладателя сознания идентично пониманию его несемиотического действия: в обоих случаях устанавливается когнитивное состояния обладателя сознания, и по мере того его действие – коммуникативное или некоммуникативное – интерпретируется и понимается. Объекты, модальности, отношения, желания, ценности и пр., явленные в коммуникативном поступке, не могут рассматриваться независимо от сознания автора действия, поскольку в пределах данного коммуникативного акта их источником является только сознание автора поступка: он фокусирует и создает объекты внимания адресата, выстраивает отношения между ними, свидетельствует о своих предпочтениях, сомнениях, уверенности, желаниях и пр. Поэтому адресат способен понимать что-то как знак только тогда, когда видит за «телом знака» чью-то семиотическую активность и восстанавливает когнитивное состояние того, кто совершает семиотический поступок. Из самого «тела знака» объект установить невозможно, поскольку в слове отсутствует источник мысли, а значит, и основание для ассоциирования А и В. Знак не может осуществлять референцию, которую вместо него производит семиотический актор.
Поскольку «означаемое» (помысленное семиотическое действие) является феноменом сознания, путь к означаемому ведет в индивидуальную когнитивную сферу автора (насколько ее может представить себе интерпретатор), где создается замысел «воздейственного» коммуникативного поступка («означаемое»).
Если абстрактный говорящий в логико-грамматическом (языковом) мире «говорит словами», то естественный коммуникант «говорит коммуникативными синтагмами» (комплексными семиотическими поступками), в которые слова (if any) входят как подчиненные интегрируемые элементыи говорит коммуникативными .
Поскольку в логико-грамматическом пространстве смыслообразование определяется как функция самих вербальных форм, к мнимо самозначным и автономным словам, составленным из них высказываниям, текстам и вообще языку предъявляется требование быть автореферентными и по мере того смыслообразующими.
Однако никакое тождественное смыслообразование не может быть достигнуто и объяснено возведением к бессмысленному. Так, понять, оценить и верифицировать простейшие высказывания («Сейчас уже ночь», «Октябрь уж наступил» или «У меня есть язык, но он не является моим») невозможно в логико-грамматическом измерении, то есть вне конкретных условий совершения личного семиотического поступка с вовлечением данных слов.