Языковая модель локализует смысл в вербальных формах, функционирующих по заданным правилам системы «языка», в том числе семантическим и комбинаторным.
Коммуникативная модель констатирует, что для объяснения смысла и содержания естественного вербального процесса ключевым условием является понятие семиотического (воз)действия. Прежние попытки интерпретации естественного говорения (письма) посредством концепции «языка» и «передачи мысли (обмена информацией) словами» не обладают достаточным объяснительным потенциалом: «язык» не имеет собственного источника смыслообразования, поскольку в нем принципиально отсутствует индивидуальное сознание (поэтому «язык» невозможно понимать; в его элементах отсутствует способность осуществлять референцию, производимую всегда индивидуальным сознанием); любые вербальные формы естественного говорения уже не являются «мыслью», поскольку между стадией внутренней незнаковой когниции (созерцание, воспоминание, обдумывание, планирование и пр.) и внешним знаковым говорением наблюдается сущностное различие. Непосредственная связь между когницией и говорением (письмом) отсутствует.
Так, в случае лжи («намеренного говорения неправды») источником происходящего является индивидуальное сознание (а не «язык») лгущего коммуниканта; его «мысли» радикально отличны от той картины событий (положения дел), которую он формирует (в том числе, «словами») в сознании адресата.
В отличие от «словомысленной» концепции («языковой» теоретической модели), коммуникативная модель, основанная на семиотическом действии, выглядит более работоспособной как в объяснении «говорения», так и других семиотических процедур: коммуникант производит попытки воздействия на внешнее когнитивное состояние мыслимого адресата посредством способов, признанных уместными и эффективными (вербальные клише, жесты, изображения, звуки, схемы, телодвижения, демонстративное поведение, модуляции голоса, визуальные средства акцентирования и фокусирования внимания, и пр.), причем в любом коммуникативном акте работает всегда несколько каналов, интегрируемых сознанием коммуниканта.
Поскольку никакой произвольно выделенный «знак» (слово, морфема, буква, звук, предложение, фотография, жест, пиктограмма, цвет, и пр.) не обладает автономно понимаемым значением (способностью самостоятельно производить смыслообразование, в том числе осуществлять референцию), последним основанием смыслового тождества выступает когнитивное состояние коммуниканта, занятого воздействием (или его коммуникативная интенция, или замысел семиотического поступка). В ходе интерпретации добросовестный адресат (или вторичный интерпретатор) стремится установить когнитивное состояние автора действия на основе анализа разнообразных параметров совершаемого (совершенного) поступка. В отличие от нетождественного, не стоящего на твердой семантической почве, «языка», конкретное коммуникативное действие (в основе которого лежит психическое невербальное состояние, или акциональный режим сознания актора) можно интерпретировать и понимать. При этом такое объяснение интерпретации полностью соответствует состоянию самого автора семиотического поступка: осуществляя семиотические процедуры, он также рассчитывает на то, что объектом интерпретации будет его комплексное действие, а не слова или иные изолированные каналы коммуникации.
Так, нарисованная на листе бумаги стрелка с надписью «Registration» не может порождать смысл, если этот лист лежит распростертым на полу, пережив неконтролируемое падение с того места на стене, где прежде он был укреплен заботливой рукой организатора начинавшейся конференции. В данном «знаке» в нынешнем его положении не просматривается целенаправленное осознанное коммуникативное действие, которое можно понимать. «Регистрацию» не следует искать там, куда в настоящий момент указывает упавший на пол «знак». Тем более, что конференция давно уже завершилась. Поэтому и «знаком» его вряд ли можно признать: в данной стрелке, снабженной надписью, уже нет означаемого (некоего контента, или планируемого эффекта, помысленного автором семиотического поступка), несмотря на относительную стабильность внешней формы: организатор конференции некогда указывал посредством данной стрелки иное, нежели сейчас, направление, имея в виду иную диспозицию адресата по отношению к стрелке, иной период актуальности данного знака, иной момент взаимодействия с адресатом, и пр.
Снова представить «стрелку с надписью» «знаком» можно только путем воссоздания лично осознанной коммуникативной процедуры, но не путем изучения самого тела «автономного знака». Вне мыслимых параметров коммуникативного действия (если эти параметры личного поступка не воссоздать) знак «стрелка с надписью» оказывается «не-знаком»: этот графическо-вербальный комплекс никому ни о чем не говорит, ни на что не указывает, не дает никаких рекомендаций. Иными словами, в нем не просматривается действие источника коммуникативной интенции, не идентифицируется поступок возможной сознающей свое воздействие личности. От самой стрелки с надписью невозможно добиться автономного означивания, следовательно, и знаковости в «стрелке вообще» нет.
Подобным образом ведет себя любой «знак», рассматриваемый отдельно от личного осмысленного коммуникативного поступка (в том числе слово, предложение и текст): его тело лишается организующего принципа, такой знак исчезает, не существует как таковой. Условием возникновения «знака» оказывается не стабильная предметная форма, а возможность видеть за ним личный конкретный коммуникативный процесс (семиотический поступок).
Важным свойством коммуникативного (воз)действия является его комплексность: коммуникативные действия никогда не бывают только вербальными, или только жестовыми, или только пиктографическими и пр. Любые действия производятся и затем анализируются на основе формируемого набора разнофакторных и разноканальных параметров, и сводятся к трансляции (установлению) когнитивного состояния автора, в котором, в конечном счете, отсутствует знаковая составляющая. Так, устоявшееся понятие «речевой акт» не вполне отвечает специфике происходящего в момент естественного говорения, поскольку такая формулировка неоправданно акцентирует неавтономную вербальную составляющую многофакторного семиотического поступка.
Понятие коммуникативного действия позволяет выделить новые элементы теории вербального (и вообще семиотического) процесса и скорректировать прежние, представив их в контексте теории акциональной и комплексной коммуникации. В рамках этих изменений возрастает мера условности понятия «язык», «знак», «текст», «грамматическая система», «слово», «письмо» и др. Смыслообразование в семиотических процедурах неизбежно становится психологическим, «совершительным», интерсубъективным. Традиционная языковая номенклатура «упаковывается» в категорию автоматизированных «вербальных клише» и коммуникативных синтагм, которыми в реальности оперирует сознание говорящих. Общая теория вербального процесса получает возможность сформировать динамическую модель происходящего, взамен языковой статической модели.
Коммуникативная модель признает слово бессмысленным, если при определении «значения слова» не констатируется личный акциональный семиотический процесс: смыслообразование, сосредоточенное в воздействии, не может быть ничейным, статичным, неакциональным, лишенным «воздействующего». Восхождение к когнитивному состоянию говорящего (пишущего, а также «показывающего», «изображающего», «звукоиздающего» и пр.) означает заведомо не достижимое в полноте: проникновение в чужое сознание. Однако именно такую процедуру предполагает добросовестная интерпретация семиотического действия, что по мере сил неизбежно предпринимает адресат , чтобы приблизиться к аутентичному смыслу «сказанного» («написанного», «показанного» и т.д.).
Коммуникативная модель предполагает введение интерпретационной шкалы, на которой крайними пределами являются «акциональный режим сознания актора при совершении воздействия» и «произвольное приписывание значений автономным единицам» (последнее не отвечает реальности, но вводится кризисной языковой моделью как легитимный эвристический инструмент).