Языковая модель, локализующая значение в знаках (словах, сочетаниях слов, частях слов и пр., которые якобы находятся между собой в стабильных системных отношениях), предполагает возможность модульного подхода к операциям над вербальными данными: единицы организуются по грамматическим и семантическим правилам, которые, при условии их исполнения, на выходе порождают правильные высказывания (ср. порождающую грамматику Н. Хомского, отражающую суть языковой модели; правила Л. Витгенштейна; грамматические (морфология и синтаксис) правила и др.).
Проблема состоит в том, что в естественных условиях коммуникации порождается не вербальная структура, а сложное многофакторное коммуникативное действие, далеко выходящее за границы вербального предложения, имеющее психические невербальные основы порождения и интерпретации: по параметрам действия воссоздается состояние сознания актора, а актор транслирует свое акциональное состояние. Темсамым реализуется смыслообразование (нечто новое), сопутствующее любому естественному использованию вербальных данных.
Вербальная структура, которую можно разбить на предметные единицы или саму посчитать единицей, не является автономным (стабильным и самодостаточным) смыслообразующим участником происходящего. Ее «правильность», скорее, заменяется понятием эффективности, и измеряется «вписанностью» не в грамматику и семантику, а в реализуемое коммуникативное действие (так, никакой вербальный комплекс, например [он идет?], не может быть «грамматически правильным» без представления о содержащем его коммуникативном действии: [он идет?] иностранец может сказать вместо обычного для «носителя» [она едет?], и тогда грамматической правильности в [он идет?] нельзя констатировать).
Иными словами, «сказать можно все, что угодно, – было бы зачем». «Правильным» (вернее, признаваемым более или менее привычным для «носителя») может быть только эффективный способ вовлечения вербальных клише (и других автономно «пустых» знаков) в коммуникативное действие.
С этой точки зрения, языковая модель не может снабдить «искусственный интеллект» тождественными единицами. Машина не может производить и понимать коммуникативные воздействия, опирающиеся на психические (когнитивные, интеллектуально-эмоциональные) состояния, которых у нее нет. Машина не может оперировать коммуникативными синтагмами, в которые интегрированы целеположенные решения актора, его интересы, ценности, созданные актором актуальные множества (наборы параметров коммуникативного воздействия), и пр.
Единицы, которыми оперирует машина (например, слова и их сочетания), нельзя наблюдать в реальности как модули «форма-смысл». Машина в состоянии только создавать имитацию коммуникативного поведения в ограниченных сегментах коммуникации, но для подлинного семиотического (акционального) процесса необходимы отсутствующие у нее антропологические свойства: активная работа сознания по выделению объектов и связей, переключение фокусов внимания, свободное оперирование множествами, интенциональность, считывание параметров коммуникативного действия в ситуации, и пр.
Иными словами, машина может, например, пытаться «переводить» вербальный текст (исполняя модульные операции по соотнесению единиц – слов, конструкций, частей слов), но она не в состоянии осмысленно («по-человечески») производить и понимать семиотические поступки, поскольку источник коммуникативного действия (активное интенциональное сознание человека) в ней отсутствует. Так, иностранец, сказавший [он идет?] вместо [она приедет?], вероятно, будет понят адресатом-«носителем» вследствие считывания комплекса параметров слово-содержащего коммуникативного действия, в том числе, вследствие видения перед собой данного иностранца, который может произносить «неправильные» (не вписанные в привычные коммуникативные поступки) слова, но действует при этом осмысленно (имеет в виду определенные объекты, их свойства и отношения, вовлекаемые в интеракцию). Машина в этой ситуации не обнаружит способности считывать когнитивное состояние говорящего (как и в остальных, менее брутальных, случаях).
Помимо всего прочего, в сознании человека, в отличие от машинного «клубка правил», отсутствует одно-однозначное соответствие между элементами множества слов-«фантиков» и множества мыслимых объектов (явлений, связей, свойств и пр.): слов гораздо меньше, чем «обозначаемых» (последние формируются и создаются); «обозначаемые» могут быть представлены несколькими словами (в том числе, указательными словами «он», «этот», «такой», и пр.), не говоря уже о вербальных клише разных языков. «Правила» их соотнесения (функции «слово > значение» и «значение > слово») устанавливаются коммуникантом исходя из личного целеполагание коммуникативных процедур, персоно-центрично и антропоцентрично, с ориентацией на планируемые изменения внешнего когнитивного состояния.
Если компьютерный «мозг» оперирует готовыми единицами, то человеческий мозг оперирует заново создаваемыми единствами (коммуникативными синтагмами), недоступными для машины.
Коммуникативная модель, констатируя психический («несловесный») и акциональный («воздейственный») модус смыслообразования, вероятно, содержит в себе меньше оптимизма в отношении возможностей «искусственного интеллекта», но в то же время претендует на большую реалистичность и адекватность, преимущественные перед языковой моделью.:]